 |
|
→ Главная → Проза → Сказки → Ссылки |
Авторское сознание и сюжетно-композиционная структура романа(о В. В. Набокове)Роман «Дар» занимает особое место в творчестве В.В.Набокова. В нем с достаточной полнотой выражено эстетическое кредо писателя, дано художественное обоснование творческой личности, ее связей с миром и не только в аспекте чисто писательских интересов, но и житейских, бытовых, культурных, вплоть до злободневно-политических. Тематический диапазон этого произведения необыкновенно широк и ему отвечает сложная до изощренности форма. Первое, что внимательный читатель тут заметит, это раздвоение авторского сознания. Нельзя не согласиться с суждением В.В.Ерофеева о том, что в «Даре» герой максимально приближен к автору, в творческом смысле фактически отождествлен с ним…» (1) Федор Константинович Годунов-Чердынцев, автобиографический герой, изображен здесь как в отстраненно-объективном плане, так и в субъективном, в качестве «голоса» автора. Местами они равноправны, в других случаях полностью сливаются. Не менее сложна композиционная структура произведения, говоря словами автора, его «внутреннее устройство». Олег Дарк в комментариях к роману справедливо заметил, что у Набокова здесь «два романных сюжета – о Годунове–Чердынцеве и о Чернышевском, которые последовательно контрастируют» (3, 463). Сюжетный стержень, на котором держится вся архитектоника произведения, не сложен, он мог бы составить ядро и небольшой повести. Суть его такова: молодой поэт, убедившись, что его лирика не приносит жизненного успеха, берет реванш, создав произведение, вызвавшее грандиозный скандал, и таким образом добивается признания, хотя и со знаком минус. Теперь он уверовал в то, что творческий дар ценен не только сам по себе, но и как средство достижения признания, пусть и негативного. А неизбежная в этом случае причастность к сонму литературных геростратов его не смущает. Эта сюжетная «пружина», очерченная здесь схематично, несет на себе груз значительного содержания, воплощенного в нескольких тематических блоках, тесно связанных между собой, а в некоторых случаях имеющих самостоятельное значение. Роман наполнен обширными отступлениями от основного текста. Это «сага» о детстве, золотом времени героя, повесть об отце, новелла о трагической гибели Яши, второстепенного персонажа, история Щеголева, предвещающая будущую «Лолиту», пространные суждения о сущности поэтического дара Годунова-Чердынцева и поэтике его стихотворений. Эмоциональная оркестровка содержания имеет в романе основополагающее значение. В его художественном пространстве мы без труда различим эмоциональную зону идиллического состояния мира, быта, самочувствия и деятельности персонажей. Данное содержание раскрывает особенности творчества Годунова–Чердынцева-поэта и его обширные воспоминания об утраченном рае. Этот тематический блок противостоит эмоциональной зоне категорического отчуждения (всё, что связано с Н.Г.Чернышевским и миром новой, советской России). Нельзя обойти вниманием и область отчуждения относительного, к которому принадлежит мир литераторов-эмигрантов, прежде всего членов литературного кружка Чернышевских (однофамильцев Н.Г.Чернышевского). Не лишним будет заметить, что фамилия российской знаменитости здесь понадобилась автору как прозрачный намек на близость этих литераторов к традициям революционных демократов второй половины XIX века. Основной массив первой главы (всего их пять) посвящен радостному анализу автором своего первого сборника стихов. Бурный восторг («Признан! Признан!»), вызванный вестью о хвалебном журнальном отклике, охлаждается, когда выясняется, что над ним подшутили – никакого отзыва не было. Тем удивительнее чрезмерная избыточность стихотворных текстов в романе, извлеченных из этого сборника, и пристальное внимание к их поэтике. Например, такое: Чопорность его мужских рифм превосходно оттеняет вольные наряды женских; его ямб, пользуясь всеми тонкостями ритмического отступничества, ни в чем однако не изменяет себе. Каждый стих его переливается арлекином (3, 25-26). Все это тем более странно, что издание сборничка обмануло ожидания автора, возбудив его намерение оставить лирику и приняться за сочинение романов. Перебирая одно стихотворение за другим (все они о детстве героя), Годунов–Чердынцев предается воспоминаниям об утраченном рае. Эта часть повествования наиболее значительна по объему. И тут главенствует идиллический тон. Огромную роль при этом играют подробности, создающие зримо-чувственное ощущение подлинности переживаний ребенка, пребывающего в «раю» комфортного мира богатых аристократов. Живя в обстановке крайне благоприятной, тогда еще маленький Федор испытывает, конечно, не только наслаждения, но и неприятности. Только они особого рода: Вот еще двенадцатистишие о том, что мучило мальчика, – о терниях городской зимы, когда чулки шерстят в поджилках, или когда на руку, положенную на плаху прилавка, приказчица натягивает тебе невозможно плоскую перчатку. Упомянем далее: двойной (первый раз соскочило) щипок крючка, когда тебе, расставившему руки, застегивают меховой воротник... (3, 18). Обладание мыслимыми и немыслимыми дарами богатства доставляет Федору и его сестре Тане не только упоительное наслаждение, но и возможность с изрядной долей презрения смотреть на тех, у кого этих даров нет. «Мы с Таней издевались над салазками сверстников», – пишет Набоков. Затем следует подробное описание несовершенства этих салазок. И далее: «У меня и у Тани были увесистые брюшные санки от Сангалли». Не жалея красок, автор описывает эти изумительные изделия, которые не надо было тащить за собой, они шли с такой нетерпеливой легкостью, что ударялись сзади в ноги (3,19). Воспоминания о прошлом захлестывают и содержание второй главы. Диапазон их все более расширяется. На первый план теперь выдвигается образ отца, известного ученого, энтомолога, путешественника, осознаваемого в романе как идеал. В.В.Ерофеев о нем пишет: «Это даже не положительный, как принято говорить, а совершенный образ, предмет благоговения и восхищения» (3,26). Образу отца здесь уготована важная роль антитезы «антигерою», которого скоро будет со злобным воодушевлением развенчивать Годунов-Чердынцев. Идиллия творческого экстаза и ласкающих дух воспоминаний в первой и второй главах контрастируют с изображением событий, составляющих зону относительного отчуждения. Это презираемый в глубине души мир эмигрантов-литераторов, к которому принадлежит и Годунов–Чердынцев, это ненавидимые им обитатели Берлина, куда горькая судьба занесла русского аристократа, и это, наконец, унизительно скудные житейские условия быта героя. Интересно заметить, что если идиллические воспоминания изображаются в сентиментально-лирическом образном ключе, то область пассивного отчуждения (литературный кружок эмигрантов) дается в резко сниженных образно-эмоциональных тонах. У Александра Яковлевича Чернышевского – короткие жирные ножки, угол рта он бешено дергает, а его жена, имеющая одинаковое имя с мужем, замечательно похожа на свой же, синий с бликом чайник. Еще одна представительница этого литературного мира, Тамара, представлена как барышня вроде белой мыши (3, 30). Комната, где происходят литературные посиделки, пошловато обставленная, дурно освещенная. Все эти описания близки сатирической манере Гоголя, отразившего быт и нравы «мертвых душ». Не случайно, Годунов–Чердынцев, находясь в этом обществе, вопиет про себя: «Мне тяжело, мне скучно... и я не знаю, почему я здесь сижу, слушаю вздор» (3,33). В третьей, наиболее содержательной главе, расширяется сфера блаженной идиллии. Здесь появляется новый персонаж – юная Зина Мерц, любовь Годунова–Чердынцева. Как и образу его отца, Зина противопоставлена спутнице жизни «антигероя», то есть Ольге Сократовне Чернышевской. Набоков с присущим ему лиризмом раскрывает тонкости интимных отношений Зины и Федора, заставляющие вспомнить лучшие страницы «Дворянского гнезда» Тургенева. Зина Мерц – не только возлюбленная, но и помощница в литературных начинаниях Годунова–Чердынцева. Это она дает ему драгоценный совет: «Я люблю твои стихи, но они всегда не совсем по твоему росту... Напиши что-нибудь огромное, чтобы все ахнули» ( 3, 174). Наиболее важный момент содержания главы – это резкий поворот в мышлении героя. Очнувшись от пьянящего дурмана лирического словотворчества, Чердынцев испытывает потребность в иных впечатлениях. Его удивляют и смешат попавшиеся на глаза строки из юношеского дневника Н.Г.Чернышевского, опубликованные в невзрачном шахматном журнальчике. Мимолетное наблюдение вызывает между тем нешуточные эмоции: Вдруг ему стало обидно – отчего это в России все сделалось таким плохоньким; корявым, серым, как она могла так оболваниться и притупиться... Когда началась эта странная зависимость между обострением жажды и замутнением источника? В сороковых годах? В шестидесятых? (3, 157). «Смешной» и «нелепый» Чернышевский каким-то образом объединяется в мыслях молодого автора с «плохонькой», «оболванившейся» Россией большевиков. Так рождается мысль о создании книги, посвященной знаменитому российскому «шестидесятнику». Изложению книги Годунова–Чердынцева, которую ее издатель, недалекий Буш, определил как пощечину марксизму, посвящена четвертая глава. Она дается как авторский, именно В.Набокова, текст, передающий не только основное содержание, но и самый дух книги. Стилевая доминанта ее в отношении к Чернышевскому уничижительная. Здесь преобладают ирония, сарказм, а то и прямое глумление. Автор дает волю своему отвращению, соединенному с презрением к своему ущербному персонажу. Вот образец определений «антигероя»: прямой и твердый, как дубовый ствол, он был нечистоплотен и неряшлив, вид имел хилый, глаза потухли (3, 197). Бил стаканы, всё пачкал, всё портил. Прославился неумением что-либо делать своими руками. Чернилами мазал трещины на обуви (3, 202). Питался всякой дрянью - был нищ и нерасторопен (3, 215). Не отличал плуга от сохи, не мог назвать ни одного лесного цветка (3,219), был совершенный буржуа в своих художественных вкусах (3, 215). «Эстетические отношения искусства к действительности...» написал прямо набело, сплеча, в три ночи (3, 201). Существенные итоги духовного становления Годунова–Чердынцева содержатся в завершающей, пятой главе. Немалое место здесь уделено выступлениям критиков, осудивших книгу-памфлет. Замечательно, что шквал гневных откликов не огорчает, а скорее радует автора: еще бы, его заметили, о нем все говорят. Что же еще нужно? Благодаря грозовой атмосфере скандала, говорится в романе, имя Годунова-Чердынцева сразу выдвинулось и, поднявшись над пестрой бурей критических толков, утвердилось у всех на виду, ярко и прочно (3, 276). Теперь, закалив дух, он готов следовать по избранному пути и уже предчувствует радостную возможность соединения души с утраченным раем. Возвращение, правда иллюзорное, отца, пропавшего без вести годы назад, символизирует самую суть этого нового этапа становления героя. Но оказывается, что вновь обретаемое блаженство лишь сон. Как полагает В.В.Ерофеев, «в торжествующем герое содержатся все слабости эгоцентрического «я». Оно оказывается самодостаточным и потому не нуждается ни в сострадании, ни в любви читателя. Оно только и занимается обиходом самого себя, а обретение рая в метаромане Набокова лишь иллюзия, на самом деле – окончательная его утрата» (1, 28). Суммируя суть высказываний критиков 30-х годов о Сирине (псевдоним Набокова), О.Дарк выделяет такие характерные черты писателя, как «бессодержательная демонстрация писательской техники, нелюбовь и презрение к человеку» (2). К этому можно добавить мотив «издевательства» над читателем, его эпатирование с помощью изысканнейших, но эстетически немотивированных приемов. Набоков устами своего авторитетного персонажа Анучина, профессора Пражского университета, утверждает, что Годунов–Чердынцев «не только над героем издевается, но и над читателем» (3, 274). И действительно, к постижению смысла произведения читателю приходится не без труда пробираться через довольно рыхлое, перегруженное немотивированными подробностями изображение беспредметных разговоров, элементов городского пейзажа, интерьеров во многих случаях интересных герою самих по себе, но не связанных с общей идейно-художественной конструкцией романа как эстетической целостностью. Итоги художественного мышления Набокова в «Даре» непросты. Главный из них состоит в том, что идиллический мир Годунова–Чердынцева (творчество, воспоминания, жажда признания) имеет сугубо личностный, экзистенциальный характер. Эгоцентризм Набокова-писателя умаляет многие его несомненные достоинства как художника слова. Быть богом, властвовать, попирать недостойных – эти непохвальные интенции, переплетаясь, образуют стержень его духовности, в основе которой лежит убеждение в своем превосходстве над другими людьми. Это превосходство, по его убеждению, даровано провидением и наличием волшебного дара творить художественные ценности. Грубо попираемый Годуновым–Чердынцевым Чернышевский как личность и деятель важен автору пасквильной книги не сам по себе (он всегда был равнодушен к автору «Что делать?»), а как символическое воплощение отвратной, на его взгляд, плеяды борцов с самодержавием, а заодно и новой России эпохи Советов. Этот негатив, как видно, призван оттенить полярный ему образец жизни человека «комильфо», то есть вполне приличного: материально независимого, преданного искусству, чуждого политике и морали, наделенного завидными физическими достоинствами. К этому идеалу устремляется Годунов–Чердынцев, и он в перспективе, возможно, своего достигнет. Вот только удастся ли ему растопить «ледяное сердце», почувствует ли он огорчительную недоступность для себя ощущения счастья, которое дается людям-подвижникам, радетелям за всеобщее благо. «Да, смешные эти люди... очень забавны... – пишет Н.Г.Чернышевский в «Что делать?». – Мало их, но ими расцветает жизнь всех, без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они дают всем людям дышать, без них люди задохнулись бы. Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало; но они в ней – тени в чаю, букет в благородном вине, от них ее сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли». (3) Внимание к В .В. Набокову читателей и ученых в наше время стремительно возрастает, что объясняется активным культивированием экзистенциального мышления и чувствования, дискредитацией гуманистического и, шире, культурного наследия, утверждением многого из того, что объединяется понятием «зло». Все это для читателей произведений Набокова и особенно для педагогов подсказывает настоятельную необходимость умения различать в наследии большого писателя как его несомненные достоинства, так и слабости, порожденные драматизмом жизненного и творческого пути в эпоху социальных бурь и потрясений. Примечания: (1) - В. В. Ерофеев. Русская проза Владимира Набокова. – Предисловие к собранию сочинений В.Набокова в четырех томах. Т.1. – М., 1990. – С.25. Дальнейшие ссылки на тексты даются по данному изданию, в скобках первая цифра указывает том, вторая страницу.
Другие статьи о литературе: «Образ мира в слове явленный» (о поэзии Б. Л. Пастернака) «Могущественное дуновение таланта» (о Л. Н. Андрееве) Феномен примитива в прозе Андрея Платонова «Дар» Владимира Набокова (ценностная ориентация персонажа)
|
www.moritс.narod2.ru © Юрий Мориц. Авторский сайт. Все права защищены.
|