 |
|
→ Главная → Проза → Сказки → Ссылки |
Нерон, здравствуй! Повесть. Глава 6Проолжение. Начало. Работа кипела. Дух ликовал. Скоро, скоро победа! Всевозможные преграды, разумеется, возникали постоянно. Как же без них? Кто-то накапал на Лоскутову, специалистку по ядам, и ее уже приглашали кое-куда. Узнал я об этой беде благодаря вездесущей Наточке. Экстрасенс, гадалка, массажистка, она бывает во многих домах, где набирает целые вороха полезных и бесполезных сведений. Что теперь будет? А ничего не будет… Баб Дусь меня уважает и ни за что не расколется. Зачем ей это? Только себе напакостит. И все же для подстраховки не мешало бы что-то предпринять. Вспомнил, старуха ворчливо жаловалась на злой артрит. А что, если… Мгновенно созрел интересный замысел. Надо только уговорить Наточку. Пусть навестит старую, побалует фирменным массажем, умастит ароматами, а заодно вотрет ей в шкуру нечто упоительно-успокоительное. И пусть старуху баба Яга в ступе унесет. Я не виноват, баб Дусь, сама испекла пирожок, сама и жуй. Хорошо бы и пыл следователя умерить. Подскажите как? Это вам не шутк. Буду обмозговывать, а пока следует покончить с одним малоприятным делом. Наточка вначале не соглашалась. Даже до слез дошло. «Нет и нет! На уголовщину не пойду!» Но после того, как я нарисовал перспективы: замужество, Париж, Лос-Анджелес, Канары… - согласилась, хотя и не без изнурительных стонов и ойканий. Что интересно, согласившись на злодеяние, Наточка стала с азартом обсуждать, как быстрее и вернее выполнить поставленную перед ней задачу. Вот он, человек ХХ века! Смело и ярко он способен проявлять себя, надо только поставить перед ним цель значительную, воодушевляющую. Мы всё тщательно обдумали и подготовили. Для такого важного случая я решил не пожалеть малой доли диодона хисткикса, который хранил в надежном тайнике. Тщательно проинструктировал мою девочку, напомнив, что жидкость сверхопасна и без надежных резиновых перчаток к ней прикасаться вообще нельзя. На какой-то миг мне стало жаль старую отравительницу. Может, оставить ее в покое, подумал я смятенно. Опасный момент! Еще немного и во мне, превосходно подготовленном для суровой земной жизни скота, пробудился бы эфирный ангел, годный лишь на страдальческие гримасы. Старуха опасна. Поэтому к черту сантименты и пусть в душе навсегда воцарится спасительная твердость. Ласковая Наточка превзошла все мои ожидания. Теперь я вполне убежден, что лучшей подруги искать не надо. Нет, Наточка превосходная девуля – рисковая, смелая, находчивая. Так что же у нее получилось? А вот что. Наточка зашла к Лоскутовой и спросила, нет ли у нее лечебных мазей для массажа. Хотела хитрая перевести разговор на старухины больные косточки, предложить свои услуги массажистки, чтобы потом… Баба Дуся как раз хворала, совсем доходила в постели, кутаясь в заплатанное ватное одеяло и, по всему видно, была не рада гостье. Целебных мазей у нее нет и никогда не было, в массаже-пассаже не нуждается и лучше бы наглой вертихвостке поскорее убраться из ее квартиры. Наточка так и сделала. Она быстро, может быть, даже слишком быстро улепетнула, тарахтя каблуками, пулей слетела по лестнице, нырнула в такси и была такова, а в однокомнатной секции с ветхими бледно-зелеными обоями, вперив в потолок неподвижные глаза, лежала мертвая старуха. Ната ее просто задушила. Да, подушкой. И даже глазом не моргнула. Какая же сила таится в ее нежных пухленьких ручках, каковы самообладание, характер!.. Что ни говорите. А я восхищен этой маленькой женщиной, способной на решительный поступок. * * * Настало время разобраться со следователем, с излишне настырным Степаном Яковлевичем Фалалеевым, этим придурком. Я подумал, что путей к должной развязке имелось немало. Неплохо, например, прислать Степану Яковлевичу бандерольку с грифом «лично». А в ней – громыхающий гостинец от служителя ада. Или пристрелить мерзавца в подъезде – и точка. У меня, кстати, имеется на примете удобный деградантес. Нюхач. Иглоед. Такому только шуршений отслюни, он и родному папе в лоб свинцовую пилюлю влепит. И все же шестое чувство – а оно меня никогда не подводит - шепнуло: «Будь осторожен!» И я решил: убийство совершится не ядом, не пулей, не наездом лимузина – словом! На стол прокурора лягут любопытные письма, признания, ценные документики, проливающие свет на облик «безупречного» в кавычках следопыта-блюстителя. Не придется ли ему после такого подарка переквалифицироваться в мусорщики? Энергично принялся за дело, сочинил компромат. Я испытал при этом подлинное наслаждение. Во-первых, потому, что вообще люблю работать, а не сидеть сиднем и, во-вторых, меня грело предвкушение результата: до чего же приятно смотреть, как твоего врага черти поджаривают на вертеле. О, милостивый Аллах! Ждала сова галку, а получила палку! Этот рьяный стервец Фалалеев, проныра, жлоб, меднолобый служака, меня опередил! И во сне не грезилось, а он тут как тут. Фрегат, мчащийся по бурным волнам жизни, в опасности. Впереди не желанный берег, а гибельный айсберг. Беда! Аврал! Свистать всех наверх! Что же случилось? А случилось вот что. Судебно-медицинская экспертиза установила, что смерть Лоскутовой Евдокии Анисимовны наступила в результате преступного насилия, выразившегося в удушении. Фалафееву же предстояло выяснить, кто и с какой целью свершил злодейское убийство. Сразу скажу, что трудиться ему через силу не пришлось по той причине, что дрянная старуха призналась следователю в том, что продала мне, ответственному работнику клуба пожарной охраны, сильный яд для умерщвления заболевшего животного, сенбернара. Фалофеев, побыв в пожарной охране и узнав, что я давно не пожарник, а «профессор», пришел ко мне и стал расспрашивать о сенбернаре, которого, как вы понимаете, у меня и в помине не было. Запахло жареным. Но это не все, ох, не всё. Оказывается, у дотошного сыщика имелась одна зацепка. И вот она-то и была мне, как заноза в мягкое место. Соседи умерщвленной Дусени по сути ничем не могли помочь следствию. Но, знаете, живут на свете наблюдательные пенсионеры-бездельники, повсюду сующие свои любопытные носы. Так и здесь. Пенсионерка Шипульская, крупная женщина, лет шестидесяти, очкастая кобра, поделилась со следователем любопытным наблюдением. Вечером, около восьми, незадолго перед тем, как навестившая старуху дочь нашла ее в постели мертвой, по лестнице (Дуняся жила на третьем этаже) поднималась какая-то по-видимому женщина в туфлях на очень твердых, «звонких» каблуках. В доме-бетонке ее шаги были слышны вполне отчетливо. Что удивило Шипульскую, поднималась неизвестная медленно. Подолгу стояла на лестничных площадках, как бы раздумывая, идти дальше или не идти. А вот минут через двадцать, покидая дом, она по лестнице бежала, нет, мчалась, будто вихрь, и каблуки ее (подковки что ли на них?) громко тарахтели. Разумеется, этот факт наводил на определенные размышления. Изучив следы в квартире Лоскутовой, Фалафеев обнаружил хорошо сохранившиеся вмятины от маленьких твердых каблуков. Были, конечно, сделаны необходимые слепки, снимки и прочее. Ну, а дальше-то что? Женщина… Каблуки… Город наш не маленький, женщин с такими каблуками – пруд пруди. Фалафеев, собственно, и не собирался специально искать эту женщину, но факт держал в уме, не забывал о злополучном каблучке. Вот что произошло. Произошло невероятное, чего я никак о своем простодушии не ожидал. Фалафеев, что его покоробило и повело, нежданно-негаданно явился ко мне и стал расспрашивать о сенбернаре Дружке, умерщвленном якобы мною по причине его мучительной болезни. Я врал напропалую, понимая, что лечу в пропасть такую грубую, что и дна ее не видно. «Соседи единодушно утверждают, - сказал Фалафеев с ехидной улыбкой, что никакой собаки и тем более сенбернара, вы никогда не держали. Что вы на это скажете?» А тут еще один удар под дых. Ухлдя, Фалафеев обратил внимание на Наточкины туфли. Взял одну в руки и стал рассматривать каблук. Я похолодел. Вот оно! Убить его, мерзавца, прямо здесь, в прихожей, а потом, расчленив на части, уложить их в аккуратные целлофановые пакеты и угостить ими Совушку. Истребить как опасное и противное насекомое! Уничтожить! Только – как? Сам я не мастер этим заниматься – вот беда. А Фалафеев высокий, широкоплечий, как бы угадав мой преступный замысел, посмотрел мне в глаза внимательно и усмехнулся стервец. Сквернее всего была его презрительная усмешка. Туфлю Фалафеев забрал с собой. Уходя, произнес загадочно: «До свидания, Емандуров, скоро увидимся». Да, да скоро увидимся!.. Увидимся ли? * * * В этот день мне было назначено явиться в издательство, где изучали мою рухлую, страниц на четыреста, рукопись о Нероне. Славный день был омрачен кознями сыщика Фалафеева. Кожей чувствовал, что его визит ко мне так просто не кончится. Неужели всё рухнет из-за кого-то пустяка, изза того, что бездарному служаке взбрело в голову нечто совершенно несуразное, бессмысленное. Захотел запрятать меня, Емандурова, за решетку? Е бывать этому! Я обязательно что-нибудь придумаю, обязательно! Погода, как назло, была прескверная. Небо – сплошная мгла. И вдруг молния, разорвав мрак, ударила где-то близко – грохнуло так, будто бездна разверзлась и земля задрожала. Неужели землетрясение? Опять ослепительно-белый свет смял сумрак. Я невольно ускорил шаг и, едва нырнул в подъезд здания, где располагалось издательство, как хлынул дождь. Какой там дождь – ливень! Гроза – недоброе предзнаменование, - подумал я тревожно. Ливень – доброе. Впрочем, и молния – знак величия. В комнате редактора светло, уютно. Полумягкие стулья, кресло, на тумбочке – ваза с цветами, на стене пестро от каких-то картинок, портретов, календарей… Редактор, это был сочинитель фантастических рассказов и повестей, Евгений Федорович Баластов, приятного вида молодой человек, в очках и с хорошими усами, стоял у окна и смотрел на грозу. Услышав мои шаги, повернулся ко мне и, ответив на приветствие, сказал: - Мало кто знает, что ежесекундно в разных уголках земли сверкает добрая сотня молний. Из них треть ударяет в землю. А на Юпитере… - Простите, Евгений Федорович, - прервал я редактора. – Как вы полагаете, гроза – это недоброе предзнаменование? - Для Вас – да, - ответил Баластов, усмехнувшись. – Мы получили отзыв на вашу книгу о Нероне, он неутешителен. - Вот как? – только и мог я выдавить из себя и тяжело опустился на стул – ноги не держали. – Почему же? - Поразительное дело, - продолжал редактор, пересекая комнату медленными шагами, - столетия о Нероне царило молчание, никто о нем даже не пискнул, а в этом году повалило, будто из рога изобилия. Солидная монография вышла во Франции и у нас в разных издательствах тиснули сразу три книги о Нероне. - То – они, а то я, Артек Емандуров, - заявил я, дрожа от негодования. У всех концепция традиционная. Нерон – изверг рода человеческого – вот их последнее слово. Я же Нерона ре-а-би-литирую! Чувствуете разницу? До такого, кроме меня никто не додумался, да и не мог додуматься! - Вот в этом-то вы и ошибаетесь, Артек Павлович. – Баластов осторожно потрогал кончики усов. – Казусы идут сериями. Да, да! Как жаль, что вы упустили из виду последние публикации в научной прессе. Жизнь Нерона, великого римского императора, его путь, труды, искусство уже пересмотрены с положительных позиций. А в одной монографии он даже назван светочом культуры. O, tempora, o mores! Вот ваша папка. Боже, тяжелая-то какая!... – Проговорил он подавая рукопись. – Лучше бы взяли Калигулу, того самого императора, который собирался коня сенатором назначить. Его старик Державин воспел. Помните? Кстати, многие, очень многие почему-то взялись за перелицовку Спартака. Теперь его трактуют со знаком минус. Как смутьяна, разбойника, невежду в военном деле. Работы в этом ключе поступают к нам десятками. Так что вашему коллеге, Едакову Карлу Карповичу, тоже не повезло. Когда я выходил из редакции, гроза и дождь перестали. На тротуарах зеркалились лужи, похожие очертаниями на секиры. * * * Незавершенная рукопись Артека Павловича Емандурова, надеюсь не проиграет, если я не в качестве литератора, а как следователь по особо важным делам, добавлю к вышеизложенному пару страниц. Побывав в издательстве, Емандуров вернулся домой, а через некоторое время отправился к теще, для чего ему пришлось воспользоваться автобусом, а потом еще и трамваем. Как это ни прискорбно, Емандуров не был на похоронах своей жены, Авелины, не избежавшей столь страшной кончины. Да и тещу свою он так и не навестил, хотя со времени гибели Авелины прошло уже немало времени. Теперь, будто опомнившись, он спешил к роковому месту. Душа его тоскливо ныла, мысли путались. «Не заболеваю ли я?» - спросил он себя и сразу же отбросил этот вопрос, как не заслуживающий внимания. От остановки Емандуров целый квартал шел пешком. Путь скрасило, хоть и небольшое, но все-таки развлечение. Горела квартира на четвертом этаже крупнопанельного дома. Собралась толпа. Постоял, полюбовался на пожар. Вспомнил: Нерона обвиняли в том, что он поджег Рим. Хотел полюбоваться грандиозным зрелищем, набраться впечатлений для драмы о гибели Трои, над которой тогда работал. Что за глупости! Когда начался пожар, Нерона вообще не было в Риме. Да, позже он был на пожаре, который продолжался шесть дней. Но что это значило? Только то, что Нерон исполнял древний обычай: по римскому преданию, император обязан был явиться на всякий пожар. И еще он думал о себе. Почему я такой, спрашивал себя с горечью и не находил ответа. Может быть, виновата плохая наследственность? Дед по отцовской линии любил издеваться над животными и даже насекомыми - мухам, например, отрывал крылья и пускал на волю. А каков был папаша!.. Как-то он, тогда еще подросток, убил дворовую собаку. Артек пошел по той же дорожке. Еще в детсадовском нежном возрасте стал инициатором и главным участником жестокой казни рыжего кота Василия, принадлежавшего инвалиду, которого мальчишки недолюбливали за строгость. Мать говорила Артеку, целуя сына в макушку: «Будь добр, скромен, честен, уважай людей, трудись». Отец же твердил нечто противоположное: «Будь ловок, хитер, умей постоять за себя, дави людей, как мух, старайся урвать кусок потолще…» Эх, да что толку! Мышиный писк маленького человека раздавленного колесом истории, - вот что такое эти стенания. Отыскав нужный подъезд, Емандуров долго поднимался по лестнице, отдыхая на каждой площадке, пока не добрался до пятого этажа. Мария ивановна, мама Авелины, маленькая худенькая женщина, ни говоря ни слова, проводила гостя в гостиную. Села на стул. Он примостился неподалеку. Они сидели молча, да и о чем, собственно, могли они говорить? - Откуда она… упала? – спросил наконец Емандуров, с трудом разжимая губы. Мария Ивановна кивком указала на балкон. Тяжело поднявшись, Емандуров направился в указанном направлении. Маленький такой балкон – метр в ширину, три в длину – не был застеклен. Отсюда, как с пожарной вышки, было видно далеко вокруг. Недалеко от дома – множество деревьев. Они сияли свежей ярко-зеленой листвой. Со стороны тополей летел пух и казалось, что это снежная метель бушует в апреле. А внизу… Внизу – бетонная площадка. Поодаль ряд легковушек. Так значит, здесь? Да, здесь! Боже, как она могла? Такая нежная, хрупкая… Она ведь всегда боялась мышей, пауков, а высоты более всего. И на самолете поэтому летать ни за что не соглашалась… Мария Ивановна стояла рядом, смотрела грустно на тополиную метель. До чего же много тополиного пуха! Бетонная площадка вся им заметена. исцеляющая белизна белого пуха!.. - Вы не могли бы мне… стакан воды… А? … Мария Ивановна… - почему-то робко попросил Емандуров. - Воды? Да, да, конечно… Сейчас принесу, - ответила она суетливо. – У двери обернулась. – Вам сырую или кипяченую? - Всё равно, какую… - ответил он не повернув головы. Мария Ивановна ушла. Емандуров все смотрел на кипящую внизу жизнь: на пешеходов, галдящую детвору; огромный черно-белый котяра бросился на соперника, вслед за котом мчалась с огромным лаем лохматая собака. Как и повсюду, здесь, у дома-громады, протекала обычная жизнь. Емандуров услышал приглушенный расстоянием звук дверного звонка. Через несколько мгновений грубоватый мужской голос спросил: - Артек Павлович у вас? - Да, да, он недавно пришел, проходите… Когда Мария Ивановна со стаканом воды в руке, и я подошли к балкону, он был пуст. |
www.moritс.narod.ru © Юрий Мориц. Авторский сайт. Все права защищены.
|