 |
|
→ Главная → Проза → Сказки → Ссылки |
Свет незакатный. Повесть. Страница 3Продолжение. Начало Курс обучение бойца-кавалериста продолжался всю зиму и, наконец, завершился. Уже 5 марта Зевков отправил в Ташкент последнюю алмаатинскую открытку. В ней было набросано скорописью: "Учебу свою закончил и еду сдавать экзамены". И чтобы не поняли превратно, не думали, не гадали ребята, что за "экзамены" собирается сдавать их немолодой папаша, ту же мысль выразил прямо: "Уезжаю, дорогие мои, на фронт, бить жестоко и беспощадно незванных гостей". 6 марта началось последнее путешествие Александра Зевкова по стране. Много дорог изъездил он в годы гражданской войны и еще больше потом, когда обзавелся семьей. Не сиделось на месте, без конца переезжали из города в город и, кажется, исколесили всю страну. И всё же, так долго в пути он еще никогда не был. 60 бесконечно долгих дней и ночей тянулся состав к тем местам, где, подло притаившись, ждала его гибель. Первая открытка пришла к Зевковым из Арыси, вторая из Уральска, до которого поезд добирался долгие две недели, а потом почти месяц полз до Раненбурга, станции Рязанской железной дороги. Была середина апреля, весна вступила в свои права. "Весну встречаю, можно сказать, на колесах ,- писал Карпыч 16 апреля.- Ах, до чего же хорошо весной: тепло, солнышко светит, природа будто не чувствует той жестокой бойни, что ведут люди на всей земле в эти прекрасные дни". Дорожный быт был организован по-спартански. Спали на деревянных нарах, подстелив под бока соломку, а укрывались шинелями. На станции оживали. Дневальные бежали что есть духу по перрону, чтобы поспеть и кипятка раздобыть, и сухари принести, а также другой полагающийся провиант. Порой конников баловали кашей гречневой и рыбкой копченой, а после нее кипяточек шел особенно ходко. На станциях его не напасешься - имели свой: в каждой теплушке буржуйка, запас дровишек, воды. Радоваться весне, однако, мешали мелкие и крупные неприятности, не оставляющие стареющего Карпыча. С февраля его стали осаждать неуместные хвори - ноги невыносимо крутило, сердце прихватывало, и что самое скверное,- тело обильно обсыпали проклятущие чирьи. Что за напасть! Будто целая бригада бесов подрядилась денно и нощно терзать его тело и душу. А может, это наказание за грехи тяжкие? праведная месть совершается? Так в долгие ночи с горьким сарказмом думал Карпыч. Только в чем же, скажите, он грешен? Жил скромно, честно. Матушку не довелось ему знать, умерла, дав ему жизнь, отца чтил, жены ближнего и рабыни его не желал, точно так же, как и осла его и всякого другого скота... Ближнего, вроде бы, не обижал и никого еще не убивал... "Ах, вот как?! Это Зевков-то никого не обижал? Вы это еще кому-нибудь скажите, не обижал! Ха-ха! - прозвучал вдруг в пространстве странный, будто придавленный и сильно простуженный голос. - А скольких ты, дружок, будучи бухгалтером-ревизором, злюкой и неулыбой, безжалостно с работы согнал, сколько несчастных после твоих аспидных ревизий под суд пошли, а потом отправились в края не столь отдаленные, обездолив малышню пузатую, женушек несчастных, бесталанных!.. Была, была вина, лукавый Кащей, немало помытарил ревизор грешных душ, как мечом огненным, актами своими убийственными поражал, да еще грамоты писал разоблачительные в газеты, после которых хоть на свете не живи. Сгинули со света многие смертельно обиженные тобой, переселились их души загубленные в чертей, и вот теперь они тебя, своего бывшего мучителя, поймали и тешатся, отводят душу, веселенький шабаш учинили, так что терпи, праведник!" Карпыч слушал голос и слабо улыбался. Всё это было слишком мрачно, но, увы, похоже на правду. Нельзя сказать, чтобы военная медицина бездействовала. Нет, нет, этого сказать было нельзя. Зевкова не только в Алма-Ате, но и в долгом пути к фронтовой полосе усиленно лечили, и он уже два раза побывал в госпитале. Врачи и медицинские сестры делали буквально всё, чтобы боец Александр Зевков, одна тысяча девятьсот пятого года рождения, имел возможность сидеть на кобыле Альфа, махать шашкой и стрелять из карабина. Ему сделали переливание крови, его кормили сырой печенкой и даже назначили дополнительное питание, но помогали все эти средства почему-то плохо. «Не успел оправиться от чирьев, - писал Карпыч в очередном письме,- напала куриная слепота,- чего тут будешь делать! Как только стемнеет не вижу ни черта, хоть плач! Из-за этого проистекает много неудобств: и за Альфой не могу, как надо, ухаживать, и другие несчастья случаются. Но я, други, духом не падаю, нельзя. Буду стараться изо всех сил беречь себя, чтобы с честью выполнить свой долг перед Родиной». На письме был помещен потрет Дмитрия Донского, а под ним стояло "Не пощадим, братья, жизни своей за землю русскую!" Состав всё катил и катил, постукивая на стыках рельсов, и казалось, его монотонному движению не будет конца. Здоровье Карпыча, как назло, не поправлялось. 9 мая из Старобельска писал домой: «Сообщаю, что всё еще жив, хотя здоровьем похвастаться не могу. Чирьи-злыдни перебросились на лицо и теперь хожу забинтованный, как египетская мумия, да к тому же еще и небритый. Веселенький пейзажик, верно? Но чего стоят мои жалкие болячки по сравнению с тем, что мы видим на пути, проезжая станции Старый Оскол, Новый Оскол и многие другие населенные пункты, освобожденные от немецких захватчиков! Повсюду следы страшного опустошения и разорения, рвущие душу несчастья многих людей». Воинский эшелон медленно, будто на цыпочках, подкрадывался к фронтовой полосе. Он вез в числе многих и Карпыча, бывшего бухгалтера-ревизора, а ныне бойца-кавалериста, вполне обученного и морально готового нещадно бить врага за поруганную и растоптанную русскую землю, гнать проклятых пришельцев, не зная пощады и жалости. * * * |
www.moritс.narod.ru © Юрий Мориц. Авторский сайт. Все права защищены.
|