 |
|
→ Главная → Проза → Сказки → Ссылки |
Великое родство(тютчевские мотивы в творчестве О. Мандельштама)Литературные истоки творчества Осипа Мандельштама настолько широки, что проследить их непросто. И все же мы имеем возможность выделить приоритеты, поскольку на них указывал сам Мандельштам. В их числе неизменно повторяется имя Тютчева, что замечено многими. Так, С.С.Аверинцев пишет: «Творчество Мандельштама сближает его с самыми большими из его собратьев, с его любимым Данте, с его Пушкиным и Тютчевым». (1) Тютчев, по причудливому, свойственному стилю Мандельштама определению, – это «источник космической радости, податель сильного и стройного мироощущения, мыслящий тростник и покров, накинутый над бездной» (2,33). Знал Тютчева Мандельштам основательно и в своем творчестве воспринял, отразил его во множестве аспектов. О глубине его проникновения в суть художественного мышления Тютчева может свидетельствовать следующий выразительный пример. Мандельштам заметил исключительное пристрастие Тютчева к изображению гор. Действительно, в небольшом по объему творческом наследии поэта одиннадцать стихотворений посвящено горам. Это «Утро в горах», «Альпы», «Какое дикое ущелье», «Яркий снег» и другие. Можно по-разному истолковать данное пристрастие поэта. Взгляд Мандельштама историчен и вместе концептуален. По его убеждению, горы для Тютчева – очевидные следы геологических катастроф, ассоциативно связанных с социальными катастрофами нового времени. «Альпам, – пишет Мандельштам в статье «Пленница человеческая», – посвящены лучшие стихотворения Тютчева. Совершенно своеобразное, одухотворенное отношение русского поэта к геологическому буйству альпийского кряжа объясняется именно тем, что здесь древней геологической катастрофой вздыблена в мощные кряжи своя, родная историческая земля» (2,194). Геологическое буйство, ассоциации его с хаосом – сквозная тема Тютчева. Хаос ассоциируется у поэта с революцией, той исторической основой, на которой возникла современная Европа. Не без влияния Тютчева формировалась эстетическая позиция Мандельштама. Прямой перекличкой со знаменитым стихотворением Тютчева является «Silentium» Мандельштама. Ученик не повторяет учителя, но доводит его идею до логического предела. Молчание Тютчева носит персонифицированный, локальный характер, в нем утверждается невозможность полноценного общения с людьми, страстный призыв к уединению. «Лишь жить в себе самом умей...» – заклинает Тютчев. Мандельштам идет дальше, принципиально отвергая само бытие слова: Да обретут мои уста
С темой молчания связан у Тютчева, как и у Мандельштама, образ-символ камня. В статье «Утро символизма» Мандельштам пишет: «...Камень Тютчева, что «с горы скатившись», лег в долине, сорвавшись сам собой иль был низвергнут мыслящей рукой», – есть слово. Голос материи в этом неожиданном падении звучит как членораздельная речь. На этот вызов можно ответить только архитектурой. Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания» (2, 143). Тема молчания была продиктована отчуждением, внутренне острыми, преисполненным драматизма. Принцип силенциум ориентирует и на затемненную, порой до шифра, поэтическую речь. Темнота – аналог безмолвия, заумная невнятица – характерные черты ранней поэзии Мандельштама. Ясно, что этот мотив – лишь образное воплощение определенной эстетической позиции, позиции акмеизма, которая в дальнейшем преодолевается поэтом. Если юный Мандельштам писал о заманчивости молчания, то зрелый поэт знает: воплощенная в слове мысль – это необходимость, это высшая обязанность поэта. «Больше всего на свете Мандельштам боялся собственной немоты, – вспоминает Анна Ахматова, – он называл эту немоту удушьем». (2) Подобное психологическое состояние воплощено поэтом в стихотворении «Ласточка». Надо заметить, что образ ласточки сквозной в поэзии Мандельштама. Это образ-символ, воплощающий душу (психею), музу, слово. В стихотворении выражено тягостное ощущение духовной немоты: Я слово позабыл, что я хотел сказать.
«Слепая, бескрылая ласточка, – пишет Л.Гинзбург, – несказанное слово. Оно уходит в царство мертвых, в царство теней, где все бесплотно – и потому призрачно, безмолвно, безводно». (3) Уже в 1914 г. в стихотворении «Природа – тот же Рим...» Мандельштам с абсолютной категоричностью отвергает молчание как атрибут рабского состояния человеческого духа. Поэт теперь по-новому утверждает назначение жизненных реалий. Рабам предназначено молчание, камням – созидание. Роднит Мандельштама с Тютчевым космизм мировосприятия. С большой художественной силой эта идея выражена в стихотворении «Пусть имена цветущих городов...». В чем высшая ценность жизни? Ответ таков: Пусть имена цветущих городов
Эта идея – человек и вселенная – постоянно волнует воображение Мандельштама. Об этом он размышляет и в статьях «Петр Чаадаев», «Гуманизм и современность». Тютчевскую мысль о единстве человека и вселенной, восходящую к Ломоносову и Державину, Мандельштам углубляет. Для Тютчева принципиально важна антитеза: земля / низкое / – небо / высокое/. Небо как воплощение гармонии желанно, но недостижимо, что порождает пессимистическое мироощущение: Но ах, не нам его судили, –
Концепция Мандельштама, в противоположность тютчевской, оптимистична. Поэт верит в человечное, гармоничное будущее, говоря словами высокими, – в «мировую гармонию». В статье «Гуманизм и современность» (1923 г.) мы находим примечательные строки: «Монументальность надвигающейся социальной архитектуры обусловлена ее призванием организовать мировое хозяйство на принципе всемирной домашности на потребу человеку, расширяя круг его домашней свободы до пределов всемирных, раздувая время его индивидуального очага до размеров пламени вселенского. Грядущее холодно и страшно для тех, кто этого не понимает... Если подлинно гуманистическое оправдание не ляжет в основу грядущей социальной архитектуры, она раздавит человека, как Ассирия и Вавилон» (2,207). Мандельштам художественно осваивает наиболее значимые принципы творчества Тютчева. К ним относятся идеи двоемирия, амбивалентности. В «Грифельной оде» Мандельштам декларирует идею двойничества: Кто я? Не каменщик прямой,
По тютчевской художественной модели стихотворения «Два голоса» создано одно из знаковых произведений Мандельштама – «Сумерки свободы». Стихотворение Тютчева посвящено вечной теме противостояния человека и беспощадного рока. Голоса, оценивающие ситуацию борьбы, близки по эмоциональной тональности, но рознятся по итогу. Первый голос приветствует людей, вставших на путь борьбы, но подчеркивает, что эта борьба безнадежна, их, этих мужественных людей, ждет конец. Второй голос, хотя и не отрицает неизбежность гибели героев, утверждает их нравственную победу: ведь их героическое столкновение с роком может вызвать зависть у богов Олимпа: Пускай олимпийцы завистливым оком
В стихотворении Мандельштама тютчевская антитетичность беспредельно усложнена. Стихотворение, написанное в 1918 г., посвящено осмыслению первых уроков революции. Каков же итог раздумий поэта? Хотя поэтическая речь монологична, она в глубинной структуре своей двоится, голос становится ареной схватки полярных начал. Уже само название стихотворения «Сумерки свободы» таит в себе эмоциональную антитезу. Свобода ассоциируется с положительными эмоциями, сумерки – с отрицательными. Весь текст стихотворения, состоящего из шести секстин, пронизан этой антитезой. Вот первые строки: Прославим, братья, сумерки свободы,
Ориентация на прославление ужасного времени являет собой трагическую иронию. Поэт цепенеет от ужаса, оценивая парадоксальную связь так называемой свободы с немыслимым гнетом, духовным мраком, затмившим солнце. Страна в этом стихотворении уподобляется кораблю, которому по художественной логике произведения предназначена двоякая участь. Первая – гибель:
Вторая – героическое продолжение пути: Не видно солнца, и земля плывет. В дальнейшем земля уподобляется космическому кораблю, управляемому мужественными людьми: Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
Замечательна здесь первая строка, передающая огромность руля столь значительного корабля, каковым является планета Земля. В способах решения этой задачи особенно очевидно следование опыту Тютчева. Сам образ земли-корабля восходит к тютчевскому образу из стихотворения «Как океан объемлет шар земной»: Небесный свод, горящий славой звездной,
Реминисценцией из Тютчева следует признать и форму обращения в стихотворении «Два голоса». У Тютчева – «Мужайтесь, о други», у Мандельштама – «Мужайтесь, мужи». Если в «Сумерках свободы» оценка новой действительности Мандельштамом раздваивается, то в дальнейшем она становится однозначно отрицательной. Эту оценку приобретает век, в чем нельзя не видеть тютчевской традиции. И у Тютчева, и у Мандельштама само слово век приобретает символическое значение. Это чаще всего воплощение зла, регресса, упадка. У Тютчева век характеризуется такими выразительными эпитетами, как преступный, постыдный, железный. Мандельштам идет дальше, создав страшное олицетворение «века-волкодава», бросающегося на плечи человека и губящего его. («За примерную доблесть»). Век уподобляется им также искалеченному зверю. Стихотворение «Век» (1922 г.) проникнуто настроением полной безнадежности: Но разбит твой позвоночник,
Интересен, хотя и необыкновенно сложен вопрос о религии в плане тютчевской традиции. И у Тютчева, и у Мандельштама отношение к религии было внутренне противоречивым. Тютчев то верил в Бога со всей страстью и уповал на Христа, то с таким же жаром нигилистически отрицал Творца: И чувства нет в твоих очах,
Приверженец православной веры, Тютчев был неравнодушен к Риму, центру католицизма, милы его сердцу лютеране (Я лютеран люблю богослуженье). Тем не менее, отношение к вере, религии в художественной и философской концепции Тютчева имеет основополагающее значение. В самовластном гении Наполеона Тютчев видит сочетание двух сил – могущества ума, буйства дерзновений и «змеиной мудрости расчет». Но эти необыкновенные достоинства гения не спасли его от сокрушительного краха. Почему же? Ответ четок: ... О подводный веры камень
Суть Наполеона: гений – «сверхчеловек», но без Бога. ... Освещающая сила
Если у Тютчева катастрофа столкновения с «подводным камнем веры» отнесена к Наполеону, то у Мандельштама – это печальная участь его собственного лирического сознания. Стихотворение «В изголовье Черное Распятье...» завершают следующие строки: Нет, не парус распятый и серый,
Что же означала для Мандельштама угроза «подводного камня веры»? Скорее всего, это мучительные противоречия мировоззрения поэта. В 1911 г. Мандельштам принял протестанскую веру, но стихи его той поры наполнены католическими атрибутами. Католицизм с неудержимой силой привлекал Мандельштама на всем протяжении его творческого пути. И все же поэт не стал католиком. Так же, как не стал православным, чуждо ему было и иудейство. Объясняется это тем, что отношение к религии у него, как и у Тютчева, имело по преимуществу не нравственное, а эстетическое значение. Это хорошо видно при сопоставлении стихотворения Мандельштама «Лютеранин» с тютчевским «Я лютеран люблю богослуженье». Мандельштам обогащает свою поэтическую речь тютчевскими реминисценциями. Иногда они акцентированы, но чаще искусно вкраплены в текст, так что уловить их удается лишь знатоку этих тонкостей. В небольшом стихотворении «Слух чуткий парус напрягает» мы находим две цитаты из Тютчева. Первая – И призрачна моя свобода (1,71), вторая – Твой мир болезненный и странный. Еще пример: Из омута злого и вязкого / Я вырос, тростинкой шурша (1,72). Этот образ восходит к тютчевскому: И ропщет мыслящий тростник. Правда, и у Тютчева этот тростник заимствован у Паскаля. У Тютчева читаем: Полнеба охватила тень. У Мандельштама: Полнеба охватил костер (Ода Бетховену). Как и Тютчев, Мандельштам активно использует оппозиционные структуры, обогащая их амбивалентностью. Яркий пример такой образности стихотворение «Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы...». Уже в первой строке, давшей название стихотворению, наличествуют и антитеза (тяжесть – нежность) и амбивалентность: акцентируется одинаковость противоположностей. Последняя строфа этого стихотворения поясняет диалектику этой связи: Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.
В медленном водовороте тяжелые нежные розы,
Знаменательно близкое родство поэтов, принадлежащих разным эпохам. Тютчев, поэт XIX в., почти не узнанный современниками, стал понятным, близким, необходимым поэтам века ХХ-го. Не только Мандельштам, но еще раньше Брюсов, Бальмонт по-новому прочитали Тютчева, увидев в нем своего учителя и союзника в поисках новых путей художественного творчества. Поэзия Мандельштама лишний раз убеждает в том, что подлинное искусство, выдающиеся художественные открытия немыслимы без опоры на достижения классики. Примечания: (1) - С. С. Аверинцев. Судьба и весть Осипа Мандельштама. – В кн. Осип Мандельштам. Сочинения в двух томах. Т.1. – М.: Художественная литература, 1990. – С.7. В дальнейшем тексты Мандельштама цитируются по данному изданию. В скобках первая цифра указывает том, вторая – страницу.
Другие статьи о литературе: Непоколебимое величие (А.С.Пушкин в художественном мире Анны Ахматовой) Гамаюн - птица печали (катастрофическая ситуативность в любовной лирике Анны Ахматовой) Грезы об отрадном уединении (мотивы лирики Зинаиды Гиппиус) «Глубокий и могучий дух» (М.Ю.Лермонтов и Н.С.Гумилев)
|
www.moritс.narod2.ru © Юрий Мориц. Авторский сайт. Все права защищены.
|