 |
|
→ Главная → Проза → Сказки → Ссылки |
Предвестье светлой личности(лейтмотив повести Н.В.Гоголя «Шинель»)Ни один научный труд о русской литературе XIX века не минует имени Гоголя и суждений о его творениях. В их ряду повесть «Шинель», созданная в 1841 году, - «одно из глубочайших созданий Гоголя», по определению Белинского (1). При первом взгляде на Акакия Акакиевича Башмачкина, героя произведения, поражает крайняя степень умственной и духовной ограниченности этого несчастного человека. Овладев искусством переписывания казенных бумаг, он получает за свой труд сущие гроши и вполне удовлетворяется этим результатом своей деятельности. Робкая попытка начальника слегка повысить служебный статус старательного чиновника встречает с его стороны панический ужас. Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее: именно отношение в другое присутственное место: дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул, да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: «Нет, лучше дайте, я перепишу что-нибудь». С тех пор оставили его навсегда переписывать (2). В конце концов Башмачкин превратился в подобие автомата, образцово выполняющего одну чисто техническую функцию и не имеющего в жизни никаких других интересов. Такое поведение персонажа дало основание Н.Г.Чернышевскому в статье «Не начало ли перемены?» определить Башмачкина как форменного идиота. Грубо, неприятно, но какая-то сторона характера этого человека схвачена верно. Еще резче об умственном убожестве героя высказался В.Я.Кирпотин. «В Акакие Акакиевиче, – пишет исследователь, – личность затемнена умственным убожеством героя. Но если умственное убожество прирожденно, то оно равносильно психопатологическому кретинизму» (3). Прямо противоположно суждение авторитетного автора академической «Истории русской литературы», увидевшего в Акакие Акакиевиче «единственного живого человека среди закосневших в своем эгоизме и чинопочитании окружающих его чиновников и значительных лиц, не доступных никакому подлинно человеческому чувству, душевно омертвевших» (4). О «недюжинной силе» Акакия Акакиевича говорит И.В.Золотусский: «Он никакой не «маленький человек», он великан. Он «богатырь» - сродни богатырям-рыцарям из «Тараса Бульбы» (5). Акакий Акакиевич, каков он есть, вызывает у одних смех, у других жалость и сочувствие и, конечно, подобный персонаж не мог вызвать особенного художественного интереса, не обнажи писатель потенциальных возможностей этой бесцветной личности. Но именно такой и была смелая до дерзости художественная задача автора. Для ее осуществления Гоголю понадобилось разрушить праздник жизни Акакия Акакиевича внезапной катастрофой. Симбиоз праздника и катастрофы - сильнейший сюжетный прием, который позже будет подхвачен и развит Достоевским начиная с его первого романа «Бедные люди». В.Е.Ветловская пишет: «...Ближайшим источником для Достоевского в «Бедных людях» был Гоголь, именно его «Шинель».(6) Мы отметим, что не только в «Бедных людях», но и во многих других произведениях Достоевского влияние «Шинели» явственно ощущается, на что будет указано ниже. Но вначале - о празднике. Какой же праздник одушевлял жизнь Акакия Акакиевича? Мы видим, что парадокс его жизни заключался в том, что, влача жалкое существование полунищего, постоянно испытывая унизительные проделки молодых канцелярских бездельников, он живет, испытывая радость, даже счастье, которые дает ему любимый труд. Гоголь с особой тщательностью прорисовывает эту сторону бытия своего персонажа. Мало сказать: он служил ревностно, нет, он служил с любовью. Там, в этом переписывании ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его (178). Приходя домой и наскоро перекусив, он опять брался за перо, переписывал бумаги, принесенные на дом. Если же таких не случалось, он снимал копию «для себя», для собственного удовольствия... Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то бог пошлет переписывать завтра. Так протекала мирная жизнь человека, который с четырьмя стами жалованья (в год (7)) умел быть довольным своим жребием... (180-181). Катастрофа, которая настигла Акакия Акакиевича имела на первый взгляд вполне прозаический и даже незначительный характер. Его шинель, многократно реставрируемая, превратилась в жалкий «капот», совершенно негодный для носки, и это перед лицом беспощадного «северного мороза». Такое несчастье делало прямо-таки невозможным дальнейшее существование бедняка. Простая, вроде бы, бытовая ситуация выросла в драматическую коллизию. Башмачкин, естественно, испытывает сильнейшее духовное потрясение. Уяснив со слов Петровича - это его знакомый портной - абсолютную необходимость обретения новой шинели, он чуть было не лишается сознания. У Акакия Акакиевича затуманилось в глазах, и всё что ни было в комнате, так и пошло перед ним путаться (187). Пережив целую бурю смятенных чувств, он наконец берет себя в руки и начинает трезво оценивать ситуацию: ...Он начал собирать мысли, увидел в ясном и настоящем виде свое положение, стал разговаривать с собой уже не отрывисто, но рассудительно и откровенно, как с благоразумным приятелем, с которым можно поговорить о деле самом сердечном и близком (189). Так в Акакие Акакиевиче рождается деятельное начало. Первым делом он предпринимает отчаянные попытки хитростью и настойчивостью склонить неумолимого Петровича к реставрации расползающегося от ветхости «капота», а когда эти попытки терпят крах, принимает мужественное решение: ценой борьбы и лишений скопить необходимую сумму для пошивки новой шинели. Движению к цели помогло то, что Башмачкин в течение многих лет сумел накопить сумму более чем на сорок рублей. Оставалось найти еще примерно такую же сумму. Раздумья героя привели его к необходимости «по крайней мере в продолжении одного года» уменьшить обыкновенные издержки. К ним относится изгнание чая по вечерам. К тому же он решил не зажигать по вечерам свечи, реже отдавать прачке белье, а чтобы сохранить его подольше в чистоте, придя со службы, полностью раздеваться и оставаться в одном халате. Предусмотрено и такое новшество: ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее по камням и плитам, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок (192). Хочется заметить, что сам «механизм» экономии средств Башмачкина Достоевский использовал в своем романе «Подросток», вплоть до способа удлинения срока службы подметок: Равномерно научился я и сапоги носить: тайна в том, что надо с оглядкой ставить ногу всей подошвой разом, как можно реже сбиваясь набок. Выучиться этому можно в две недели... (8) Интересно, что и Аркадий Долгорукий, и Башмачкин – оба преследуют при этом великие, с их точки зрения, цели, хотя и различающиеся по масштабу. Подросток копит начальный капитал, чтобы стать Ротшильдом, то есть миллионером, цель Башмачкина - новая шинель. Обретение новой шинели Акакием Акакиевичем никак нельзя назвать такими обычными словами, как пошив, покупка. Более подходит - созидание, еще точнее - сражение за осуществление цели поистине значительной, ведь цена ее - жизнь. Он в этом «сражении» словно переродился: Огонь порою показывался в глазах его (193). В таком художественном контексте шинель из предмета домашнего обихода вырастает до уровня символа, освещающего жизнь героя новым светом. Дело тут не только в самом предмете, но в обретении того драгоценного духовного опыта, который пришел к герою в период его многомесячного упорного движения к цели. Этот опыт пробудил в нем важнейшие качества личности - сопротивление невзгодам бытия, шаг к утверждению себя как личности полноправной, достойной уважения. Вместе с Петровичем, таким же энтузиастом, Акакий Акакиевич упорно идет к цели. Тут важна каждая мелочь. Изучаются качества материалов, взвешиваются цены, обдумывается покрой. Проходят недели, месяцы, и вот мастер берется за дело. Параллельно с Башмачкиным происходит и преображение внутреннего мира Петровича, его духовного двойника. Выпивоху-умельца, предвосхищающего лесковского Левшу, роднит с Башмачкиным не только жадная страсть к делу, которому он предан всецело, но и его эстетическое чувство. Если Акакий Акакиевич очарован тонкостями каллиграфии, то Петрович не считает пошив делом законченным, пока не украсит его в соответствии со своим представлением о прекрасном. Он, например, не жалея зубов, вытесняет на двойных швах шинели «разные фигуры». Он создает вещь не только добротную, но и прекрасную, на которую не устает любоваться. Когда Башмачкин, облачившись в новую шинель, двинулся на службу, Петрович вышел вслед за ним и, оставаясь на улице, долго еще смотрел издали на шинель и потом пошел нарочно в сторону, чтобы обогнувши кривым переулком, забежать вновь на улицу и посмотреть еще раз на свою шинель с другой стороны, то есть прямо в лицо (195). Обретение новой шинели производит полный переворот в мироощущении Башмачкина. Этот весь день был для Акакия Акакиевича точно самый большой торжественный праздник. Он отступает от привычного образа жизни, позволяет себе даже «немного посибаритствовать», с лица его не сходит улыбка, чего раньше никогда не было, он ведет себя так, будто заново на белый свет родился. И мир он теперь видит совсем не таким, каким видел прежде. Отправляясь вечером на званый ужин, устроенный в его честь сердобольным сослуживцем, Башмачкин глядит на оживленную вечернюю улицу «как на новость». Ведь он уже несколько лет не выходил по вечерам. Важны две маленькие подробности нового мироощущения персонажа. Остановился с любопытством перед окном магазина посмотреть на картину, где изображена была какая-то красивая женщина. А возвращаясь с пирушки в веселом расположении духа, даже подбежал было вдруг за какою-то дамою, которая, как молния, прошла мимо... Автор тщательно подготавливает решающее событие, положившее конец идиллии. Высшая точка нового мироощущения героя, его апофеоз совпадает с ужасающим моментом гибели праздника. В тот же пафосный вечер при возвращении Акакия Акакиевича домой грабители сорвали с него шинель, что и явилось катастрофой, его погубившей. Новая, очень короткая, но мучительная страница жизнеописания Акакия Акакиевича - это его отчаянные попытки спасти положение, обратившись к властям, обязанным содействовать жертве грабителей. Он ждет помощи от полицейских чинов, обивая пороги их учреждений, ничего не добившись, трепеща от ужаса, обращается к значительному лицу, воплощающему власть во всем ее мыслимом и немыслимом объеме. Это его последняя надежда. Как тут не вспомнить о паническом страхе Башмачкина перед высоким начальством. У Петровича имелась круглая табакерка с портретом какого-то генерала. Автор не случайно придает большое значение этой детали. Уточняется: на крышке то место, где находилось лицо генерала, было проткнуто пальцем и заклеено лоскутком бумажки. Эта подробность являет собой полное пренебрежение «вольного казака» Петровича к высокой власти. Иное дело Акакий Акакиевич, взращенный в лоне «одного департамента». Испорченное изображение генерала повергает его в трепет всякий раз, когда он видит злополучную табакерку. И даже в самый тяжелый момент отказа Петровича чинить «капот» у Акакия Акакиевича затуманило в глазах... Он видел ясно только одного генерала с заклеенным бумажкой лицом на крышке Петровичевой табакерки (187). Не жалея художественного пространства, Гоголь излагает пронизанное желчной иронией суждение о явлении, обозначенном им именем значительное лицо. Нужно знать, - замечает автор, - что одно значительное лицо недавно сделалось значительным лицом, а до этого времени он был незначительным лицом. Впрочем, место это и теперь не почитается значительным в сравнении с другими, еще значительнейшими (205). Характеризуя родовые черты данного типа, Гоголь подчеркивает заоблачную высоту его положения, недоступную для простых смертных. Разговор его с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: Как вы смеете? Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами? (206). К подобному значительному лицу явился Акакий Акакиевич и едва раскрыл рот, как подвергся такому разносу, что обмер, пошатнулся и никак не мог стоять, если бы не подбежали тут же сторожа поддержать его, он бы шлепнулся на пол; его вынесли почти без движения (209). Возвращаясь домой по вьюге, «свистевшей в улицах», Акакий Акакиевич схватил жестокую простуду и через несколько дней его уже хоронили в самом дешевом сосновом гробу. Завершает трагический финал принципиально новый элемент поэтики данной повести - краткое, но пронзительное по эмоциональной силе авторское отступление: И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его никогда и не было. Исчезло и скрылось существо никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимания и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп, - существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого все же таки, хотя бы перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастье, как обрушивалось на царей и повелителей мира... (211-212). Тут особенно подчеркнуто автором абсолютное равнодушие общества к человеку, никем не защищенному, и рассмотрение гибели героя в ряду несчастий, постигающих царей и повелителей мира. Автор тем самым возвышает своего героя как человека, заслуживающего серьезного внимания, сочувствия и скорби. Венчает повесть миф о чиновнике-мертвеце, мстящем обидчикам Акакия Акакиевича. Миф, рожденный скорее всего обиженным людом, раскрывает, конечно, не сущность робкого смиренника Башмачкина, а скорее желаемую альтернативу его пассивности. Это значит, что горестная участь Акакия Акакиевича заронила в души людей не только сочувствие, но и гнев, выплеснувшийся в бессмысленный бунт. В исторической перспективе такой бунт способен наломать немало дров. Перипетии духовной жизни Акакия Акакиевича позволяют прийти к обобщающим суждениям. Первое, каким бы странным оно ни показалось, состоит в наличии примет генетического родства Акакия Акакиевича со Львом Николаевичем Мышкиным. Их обоих сближает не только прилепившееся к ним отвратительное слово «идиот», но и страстная приверженность к каллиграфии как к высокому искусству. Каллиграф князь Мышкин, по характеристике генерала Епанчина,- «талант на редкость». Такой же похвалы достоин и каллиграф Башмачкин. Не менее существенная область их сходства - это незлобивость натур, готовность простить обиду. Когда молодые чиновники-лоботрясы превращали Башмачкина в объект насмешек и издевательств, «ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто никого и не было перед ним...» Сходно реагирует князь Мышкин на пощечины и оскорбления людей с очерствевшим сердцем. Некоторая близость к князю Мышкину сильно поднимает образ убогого Башмачкина, ведь Мышкин - это «князь-Христос», личность грандиозного нравственного потенциала. Имеются и некоторые другие вполне положительные черты этой личности. Ведь по сути он осмелился вступить в схватку с фатумом и одержал, хоть и на краткое мгновение, победу. На такое отважится не каждый. Башмачкин своим поведением доказал главное - способность меняться, преодолевая убогость личности и обстоятельств. Всё это дает основание увидеть в нем «эмбрион» прекрасного человека, предвестие поистине светлой личности. Примечания: (1) - В.Г.Белинский. Полное собр. соч. Т.9. – М.: Издательство Академии наук, 1955. – С.552.
Другие статьи о литературе: «Сердца пламенные сны» (лирика Евгения Боратынского) Высокое служение (о И.С.Тургеневе) «Герои времени» в поэме «Современники» Н. А. Некрасова
|
www.moritс.narod2.ru © Юрий Мориц. Авторский сайт. Все права защищены.
|