 |
|
→ Главная → Проза → Сказки → Ссылки |
Двойная развязка «Запечатленного ангела» Н. С. ЛесковаВ начале 70-х годов XIX в. Лесковым была создана небольшая дилогия – повести «Запечатленный ангел» и «Очарованный странник», получившие высокую оценку критики. Признание «Запечатленного ангела» однако не было безоговорочным. Отдавая должное необыкновенному мастерству автора, колоритному языку, стилю, умению живописать яркие выразительные характеры, критика вместе с тем отметила как некий непонятный казус странную развязку повести. Так С.Т.Герцо-Виноградский в статье 1873 г. указал на то, что финальная сцена обращения раскольников в православие носит неоправданно «водевильно-комический характер».(1) Недоумение выразил и Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 г. Заметив, что «повесть отлично рассказана и заслуживает многих похвал», Достоевский вместе с тем предъявил Лескову и серьезный упрек: «Автор не удержался и кончил повесть довольно неловко... в силу чего возникает некоторое недоверие к правде описанного». (2) За минувшие более чем сто лет исследователями не было предпринято серьезных попыток оспорить точку зрения Достоевского и других авторов, критикующих финал произведения. С теми или иными вариациями большинство исследователей склоняется к подобной оценке одного из самых замечательных произведений Лескова. А между тем давно назрела необходимость ее решительно пересмотреть. Двойная развязка «Запечатленного ангела» – одна из загадок творчества писателя, разъяснение ее представляется вполне актуальным, поскольку идейный смысл произведения отчетливее всего проявляется именно в развязке, вернее, в наличии двух развязок, составляющих примечательную особенность этого произведения. При этом вторая развязка столь существенна, что заставляет на все произведение взглянуть иными глазами. И еще заметим: парадоксальное сочетание двух несходных развязок – не следствие художественного просчета, как это могло показаться Достоевскому, а составляет необходимейший элемент авторского замысла, сюжетный способ его реализации. Необходимо остановиться на самых общих чертах фабулы. Она не сложна. В артели старообрядцев, занятых возведением моста через Днепр, стряслась нешуточная беда. Полицейские власти изъявил у староверов-артельщиков их иконы и, в частности икону ангела, особенно ценимую этими людьми за ее якобы чудотворную силу. Лик ангела был осквернен полицейскими чинами сургучной печатью. Архиерей, свидетель этого надругательства, забрал икону в монастырь. Староверы же приняли энергичные меры к возвращению святыни. Они нашли искусного изографа, создавшего копию изъятой иконы, и намеревались ею подменить оригинал. Последующие события, подводящие повествование к развязке, таковы: 1. Изограф Севастьян изготовляет копию иконы ангела, но решительно отказывается «запечатлеть» ее сургучем. Никто из староверов также не соглашается на подобное кощунство.
Такова первая, умилительно-благостная развязка. Этим событием Марк Александров, повествователь, и завершает свой рассказ. Однако слушателей ждет вторая развязка, столь существенная, что она потребует решительного переосмысления всего содержания произведения. Эта вторая развязка содержится в завершающей повесть 16-й главе, играющей роль эпилога. Один из слушателей рассказа Марка высказывает сомнение в возможности чудесного распечатления ангела и слышит от Марка разъяснение, ошеломляющее всех наивной искренностью простака: англичанка тоже не дерзнула ангельский лик портить, а сделала печать на бумажке и подвела ее под края оклада (4,384). Во время движения Луки через мост бумажка с печатью отделилась от иконы – вот и всё объяснение «чуда». Выясняется, что вхождение артели в церковь носит не торжественный, а казусный, можно даже сказать, анекдотический характер, что и было замечено артельщиками, воздержавшимися от вхождения в церковь. Получается, замечают они, что англичанка и артельщиков на бумажке под церковь подсунула. Мы видим, что вторая бурлескно-шутовская развязка компрометирует первую, благостно-торжественную. В этом и состоит ее художественная функция. Возникает вопрос: каков же смысл подобного художественного решения? Ответ на него возможен лишь при усвоении главной идеи произведения, носящей сугубо религиозный характер. Внутренний, то есть медитативный, сюжет повести по своей структуре полифоничен. Он создается столкновением различных, в том числе и противоположных мнений, оценивающих происходящее. В спор вступают различные голоса-идеи, имеющие своих материаль-ных носителей-персонажей. Это, прежде всего, голос Марка Александрова, повествователя, затем суждения анахорета Памвы безгневного, существенен и голос слушателя, задающего трудные для рассказчика вопросы в шестнадцатой, завершающей главе. И, наконец, голос автора, выраженный через всю систему образных средств. Ключом к пониманию авторской позиции является степень авторитетности высказываний. Именно от этого зависит сама возможность соотнесения авторского взгляда с носителем того или иного голоса-идеи. Особенно важен тут голос слушателя-скептика. Выслушав разъяснение тайны распечатления иконы-двойника, он спокойно резюмирует: Ну, теперь, значит, и всё дело просто и естественно (4,384). Однако Марк не может согласиться со столь рационалистической трактовкой события. «Да, так многие располагают, что всё это случилось самым обыкновенным манером...» – говорит он и предпринимает попытку противопоставить упрощенному толкованию события более сложное. Суть его возражений можно свести в конечном счете к сакраментальному: такова воля Господа Бога. По мнению Марка, рассказчика, ангел сам возжелал себе оскорбления, дабы дать нам свято постичь скорбь и тою указать нам истинный путь, перед которым все до сего часа исхоженные нами пути были что дебрь темная и бесследная (4,325). Да, случившееся совершенно нелепо, даже смешно, однако: «Для нас, – говорит Марк, – всё равно, какими путями господь человека взыщет и из какого сосуда напоит, лишь бы взыскал и жажду единодушия его с отечеством утолил» (4,384). Как ни странно, эти несуразные словеса Марка Александрова А.А.Горелов, автор монографии «Н.С.Лесков и народная культура», считает авторитетными, идентифицирует их с авторской позицией и даже видит в этом суть идейно-философской проблематики произведения. А.А.Горелов считает, что восторжествовавшая истина воплотилась именно в приходе старообрядцев в православную церковь. «Происходящее ночью событие, – пишет автор монографии, – есть переход героев в новое духовное состояние...» (3) Понятно, что при таком толковании претензии относительно водевильности второй развязки становятся несущественными, и Горелов даже не упоминает о суждениях Достоевского по этому поводу. Но авторитетна ли нравственная позиция Марка Александрова? Мы видим, что линия поведения Марка и его соратников потерпела полное крушение. Прежние устои жизни старообрядцев, ничем не скомпрометированные, оказались разрушенными, в церковь они вошли в результате нелепого казуса, а благостные фразы Марка представляют собой лишь попытку человека сделать хорошую мину при плохой игре. Игра проиграна, но хочется чем-то утешить себя. Так появляются высокие слова о жажде утоленной, о единении с Отечеством. А вот мнение скептика, в противоположность мнению Марка, авторитетно, поскольку основывается на неоспоримых фактах. Авторитетно, добавим, но недостаточно для понимания основной философской идеи произведения, художественно исследующего суть нравственной истины, ее содержательную наполненность. Единение с Богом – нравственно-психологическая потребность человека. Осуществляется она по-разному. Или формально (принятием лишь обрядовой стороны религии) или сущностно, конкретной жизненной практикой, жизнью чистой и подвижнической. Выразителем истинного пути к Богу в повести является подвижник Памва. Встреча Марка и его спутника Левонтия с отшельником Памвой безгневным является композиционным ядром повести. Марк боится Памвы, поскольку тот стоит нравственно так высоко, что эта вершина кажется старообрядцу недосягаемой. «Господи! – дерзаю рассуждать, – если только в церкви два такие человека есть, то мы пропали, ибо сей весь любовью одушевлен» (4,365). Памва, подобно ангелу, высший нравственный авторитет. Но вот в чем парадокс: хотя он и принадлежит православной религии, сам он не церковен. Терпим к иноверцам. «Благословенны все живущие», – успокаивает он Марка, объявившего о своем староверстве. Икон у него нет, крестик сооружает наскоро из веточек. Невозможно представить Памву в роли архиерея, с молчаливого согласия которого иконы староверов были нанизаны на железные болты и свалены в подвал консистории как никому не нужный хлам. Памва интересен прежде всего как выразитель и истолкователь высшей нравственной истины. Истина, раскрываемая им в беседе с Марком, заключена не во внешней атрибутике веры, не в храме, не в ритуалах, а в таинственной связи души человека с Богом: «Ангел тих, ангел кроток... – говорит Памва, – он в душе человечьей живет, суемудрием запечатлен, но любовь сокрушит печать» (4,366). В этих словах философская суть повести. Акцент автором перемещается с внешнего на внутреннее. Драма поругания чиновниками иконы путем ее варварского запечатления становится здесь зеркалом другой более страшной драмы – запечатления душ людских суемудрием, то есть ложной мудростью, скверной, пороками, безумием. И тут же указан путь избавления от скверны: любовь сокрушит печать. Имеется в виду любовь к человеку, к ближнему, утверждаемая Христом. Голос Памвы является выразителем голоса наиболее авторитетного, носителя истины, сочетающегося с авторской концепцией. В свете этой высокой идеи финал повести с ее двойной развязкой представляется художественно мотивированным. Становится, в частности, понятен скоморошьи-водевильный оттенок при рассказе о таком важном событии, как вхождение в православную церковь большой артели старообрядцев. Ну, вошли в церковь и что же? Разве в этом акте проявился высший взлет человеческого духа? Да нет же! В православную церковь вошел предатель Пимен, испугавшись кары артельщиков. В предсмертном бредовом состоянии принимает православие Левонтий. На бумажке, случайно, казусно входят в церковь артельцы. Автор подчеркивает: само по себе вхождение в церковь может быть и формальным, оно в этом случае не обязательно сочетается с нравственным очищением человека. А вот высокое состояние человеческого духа проявляется совсем в другом. Оно – в самоотверженности Луки, готового поплатиться жизнью за товарищество, в приобщении людей труда к подлинной красоте искусства древних изографов, в пламенной и чистой вере в высший разум, в трудовом творческом деянии, воспринимаемом как нечто небывалое, как чудо. Все эти драгоценные моменты духовной жизни его героев являются моментами жизни, не запечатленной суемудрием, освободившейся от скверны, способной творить великое. «Запечатленный ангел» был опубликован в «Русском вестнике» в 1873 г., а уже в следующем году произошел острый конфликт между Катковым, редактором, и Лесковым по поводу печатания «Захудалого рода». Именно тогда Катков сказал Воскобойникову о Лескове: «Мы ошибаемся: этот человек не наш». (11, 509). Произошел разрыв писателя с «Русским вестником». Следует заметить, что конфликтные отношения с редакцией этого журнала складывались у Лескова и при печатании «Запечатленного ангела». Лесков позже признавался, что развязку о благостном вхождении старообрядцев в церковь он написал под давлением Каткова, о чем впоследствии сильно жалел. Влияние Каткова на русскую литературу Лесков считал вредным. Философская позиция Лескова в повести «Запечатленный ангел» глубоко обоснована. Что касается критиков и литературоведов, возмущающихся кощунственностью финального решения произведения, то для одних глубокий замысел писателя оказался просто недоступным, для других – опасным: согласиться с автором значило пополнить рать гонимых церковью «еретиков». Лескова, вероятно, раздражало и оскорбляло невнимание критиков к поэтике его произведения, помогающей понять его сокровенный смысл. Иначе было бы непонятно его признание в «Печерских антиках». Вся завершающая 41-я глава этого произведения посвящена рассказу о создании финальных эпизодов «Запечатленного ангела» С шокирующей откровенностью Лесков сообщает, что в действительности «не икону, а бочонок с водкой нес смельчак по цепи через Днепр и что вся история «Запечатленного ангела», конечно, иная, она просто вымышлена». Это запальчивое признание вызвано скорее всего желанием указать на то, что не внешние реалии, не фабула, а внутренний философский сюжет, игнорируемый критиками, имеет решающее значение для понимания и оценки этого произведения. Значение философской концепции Лескова в «Запечатленном ангеле» во многом определяется тем, что она согласуется с коренными принципами христианской религии, именно в библии, главной книге христианства, настойчиво и многократно повторяется идея неразрывного единства Бога и человека. «Храм Божий свят, а этот храм – вы», – утверждает апостол Павел («Первое послание к коринфянам», 3,17). Именно эта идея и составила философское кредо Лескова. Примечания: (1) - Н.С.Лесков. Собр.соч. в 11 томах.Т.4. – М.: Художественная литература, 1957. – С.514. В дальнейшем тексты автора и примечания цитируются по данному изданию. В скобках цифры указывают на том и стр.
Другие статьи о литературе: Предвестье светлой личности (лейтмотив повести Н.В.Гоголя «Шинель») Высокое служение (о И.С.Тургеневе) «Герои времени» в поэме «Современники» Н. А. Некрасова
|
www.moritс.narod2.ru © Юрий Мориц. Авторский сайт. Все права защищены.
|